Как верил в Бога дворник дядя Коля
В советское время люди старшего поколения чаще всего были верующими. Но веру свою они старательно скрывали и не афишировали. Вот одна из таких историй.
В начале 1960-х мне было около 10 лет. Мы жили в «коммуналке» на четвертом этаже старинного, построенного до революции 1917 года дома из желтого «царского» кирпича на улице Жилянской, 34. Двор его запирался большими коваными вратами с огромным амбарным замком на цепи. Запирал их ровно в 11 вечера старый дворник дядя Коля.
С черной с проседью бородой, в черном прорезиненном переднике, в яловых сапогах, с огромной метлой в руках и связкой ключей на груди, он вселял в наши детские души смертельный страх. Мы боялись быть пойманными за ухо под громовой бас: «Ну шо, попался, окаянный!..»
«Окаянными» мы, мальчишки двора, были наречены за любую провинность: лазание на деревья, беготню по клумбе в центре двора, за то, что гоняли приблудившихся на кошачью свадьбу чужих котов, и прочие детские шалости.
Друг с Евбаза и кобылка Розочка
Дядя Коля обитал в полуподвале двухэтажного флигеля, прилепленного к стене дворовых ворот. В подсобке у него хранились березовые веники, лопаты для снега, огромные сани и всякая другая хозяйственная утварь.
Огромным праздником для нас было время, когда к нему в гости приезжал друг с блатного Евбаза – дядя Фима. Дядя Фима приезжал не один, а на старой телеге, запряженной любимой нами кобылкой Розочкой. Под седлом телеги у дяди Фимы всегда была припрятана бутылка водки. Они усаживались с дядей Колей за столиком у его каморки, а нам, мальчишкам, разрешалось покататься по двору на Розочке.
– А помнишь, брат Николай, – говаривал дядя Фима, смачно затягиваясь папиросой после двух выпитых рюмок, – нашего городового Степана Ивановича?.. Хороший был мужик, жалел нас, дворников… Нам было по двадцать лет, когда мы дворниками заступили, дежурили по ночам и премию получали серебром… Хорошее время было…
– А я тебе скажу, Фима, – басил в ответ дядя Коля, – дворник в царское время был уважаемый человек. Вот ты сбежал после 41-го в оккупацию, а то б покоился сегодня в Бабьем Яру. А я всю войну прошел от Киева до Варшавы, где был ранен и награжден медалью «За отвагу». Сам Рокоссовский мне вручал…
– Таки шо, Коля! – вскрикивал дядя Фима. – А я для вас, солдатиков, в Средней Азии валенки шил. И поэтому Гитлер Москву не взял, я тебе по секрету скажу. Померзли немцы, как голые тараканы на снегу. А вы в валенках моих оборону держали, я тебе скажу…
– А я тебе скажу, что вы, евреи, всегда устроиться умели…
– Ой вей, Коля! Если б я хотел устроиться, я б дворником пятьдесят годов не работал бы…
– Зато твоя Файечка бюстгальтеры шьет подпольно, всем известно, а ты их на Евбазе продаешь по воскресеньям!..
– Таки шо! А ты по воскресеньям во Владимирский собор ходишь, а потом до вечера на Бибиковском бульваре пиво пьешь с таранькой… И денег скоко отдал на этот Владимирский, что сам митрополит с тобой дружит… Думаешь, потом тебе это зачтется?
– Так я ж до Бога хожу, не до митрополита, а ты до мамоны…
– Так мой мамона мене гроши дает. А шо тебе Бог дает?..
– Молчи, нехристь! – и дядя Коля наливал полные гранчаки. – Все дает!.. Царство Небесное дает, Небесный Иерусалим!..
– Пока ты туда попадешь, брат Николай, мои дети в Иерусалиме живут уже давно, и Бога благодарят.
– За твои денежки…
Так они еще долго препирались, пока Фима не бежал в гастроном за пивцом, а мы всласть не накатались на Розе и не накормили ее с рук теплым хлебом.
Вскоре дядя Коля умер. Отпевали его во Владимирском соборе на бульваре Шевченко, который дядя Коля и дядя Фима упорно именовали Бибиковским.
Пришли на похороны многие жители нашего двора, и мы, мальчишки. Вокруг гроба дяди Коли стояли священники в белых ризах, и митрополит кадил гроб и читал разрешительную молитву, и вложил ее потом в руку дяде Коле.
Тот, с венцом на голове, помолодевший и светлый, слегка улыбался, будто видел уже свой долгожданный Небесный Иерусалим. А в углу за колонной, обливаясь слезами, тихо плакал дядя Фима.
